Стараясь не звенеть ключами и сняв сапожки ещё у лифта, Катька кралась домой.
Бесшумно отперев дверь, благополучно миновав тёмный коридор, она, как была в шубейке, юркнула к себе комнату и, облегчённо вздохнув, принялась неспешно стаскивать с себя вещи, бросая их, где попало.
Усталость тупо проведённой ночи вызывала раздражение. «И какого хрена я там сидела? Всё эта дура Анька! Вот рыба, ненавижу: давай ещё немножко побудем, давай ещё немножко… Ей хорошо! Сиди, киряй да с долбаным Гульфиком кокетничай, а я за рулём! Всё, завтра оставлю машину и расслаблюсь, тоже мне, таксиста нашли!».
Накинув халатик, она смело направилась в ванну. Теперь уже если кто и проснётся - не страшно, ругаться не станут.
Катька любила своих родителей, даже где-то гордилась ими, но по неведомым ей причинам постоянно подкидывала им различные гадости. Предки бесновались. Мать обижалась и дня три не разговаривала, отец орал, потом долго говорил правильные слова, он вообще по этой части большой мастер, Катька, поогрызавшись, соглашалась, искренне плакала, ей было стыдно и жалко родителей, каждый раз она давала себе слово, что это в последний раз.
Но проходило время, и всё повторялось. Правда, уже полгода как она почти перестала врать, когда её о чём-то спрашивали дома и, странное дело, проблем и непоняток стало меньше. Иногда ей с ужасом вспоминалась та липкая паутина, в которую она сама себя постоянно загоняла, изворачиваясь по пустяшному поводу.
Почистив зубы, повертевшись перед зеркалом и не понравившись себе, Катька пошла спать. Засыпала она, как правило, с книгой в руках и этим очень гордилась, хотя, если быть честным, читать она особенно не любила, мусолила одну и ту же книгу подолгу, в книжный запой не впадала ни сейчас, ни в детстве, и уж точно из-за чтения никогда бы не осталась дома, презрев призывный зов телефона.
Удивлённая ночь на своем исходе приняла в нежные объятья свернувшееся калачиком ладное молодое тело безмятежно уснувшей юной женщины, очередной раз твердо решившей с утра начать новую жизнь.
В это предутрие Катьке приснился сон.
Маленькая, стареющая женщина, с остатками былой привлекательности на выеденном косметикой лице, с тощими редеющими волосами, которые уже не спасали красители от предательской седины, сидела на кухне и курила.
Шёл четвёртый час ночи. Тусклый свет лампы падал на обеденный стол, усыпанный крошками, заваленный всякой всячиной, на раскрытую книгу, на пепельницу, полную окурков. Книга не читалась, в голову лезли дурные мысли, от которых материнское сердце сжималось ледяными тисками.
«Ну, хотя бы позвонила, стерва, - глянув на часы, со злостью подумала Екатерина Викторовна, - когда же кончатся мои мучения, и за что такое наказание? Выпрягаюсь из последних сил: доченька, доченька. А ей на всё плевать. Ну, где она может шляться в такое время?»
Екатерина по природе своей, как и её мать, была совой. Она с детства любила ночь, купалась в её темных, беззвучных струях, колобродничала по дому, висела с подругами на телефоне, а в последние годы пристрастилась к чтению и засиживалась далеко за полночь.
Жизнь пролетела как-то стороной, что жила, что не жила. Скоро пятьдесят. Нет, она не жаловалась на свою жизнь, она её любила и была благодарна Богу за те минуты тихого счастья, что, возможно, стоили десятилетий кипучей деятельности. Унизительной нужды и непосильной работы за кусок хлеба она не знала, как-то так повелось, что в доме всегда всё было, но нужда, особенно после смерти родителей, ходила где-то рядом, она её чувствовала и боялась. Боялась больше не за себя, за дочку.
Женька, унаследовавшая бабкино имя, жила почти всё время у деда с бабкой и выросла как-то быстро и незаметно. Когда в классе девятом дочь пришла и, заливаясь краской, начала что-то лепетать про подругу, у которой есть мальчик, с которым всё очень близко, одним словом, мама ты же понимаешь, что надо делать, когда задержка…
Екатерина сгребла девку и, припугнув отцом, поволокла, обливаясь слезами, к гинекологу. Женька, испуганная и бледная, хорохорилась и всю дорогу хохмила, мол, сейчас не каменный век, ничего особенного в этом нет, ну родит она ей мальчика, хоть экзамены не надо сдавать, да и вообще у них в классе уже почти все побывали беременными.
Слава Богу, всё обошлось, но это был только первый звоночек. Школу закончили с трудом, с таким аттестатом в наше время, когда в Питере и дворников набирают по конкурсу, в хорошем институте ловить было нечего, но дед, души не чаявший в любимой внученьке, напряг свои старые связи и всё уладил.
За первый курс Екатерина постарела лет на десять. Женька превратилась в жестокого хищного зверька, и, кроме себя, никого не замечала, жизнь у неё выстраивалась и сортировалась по принципу: это мне надо, это - не надо. Потом что-то в ней надломилось, и она, как побитый кутёнок, приползла к мамке, поскуливая, повизгивая, прося сочувствия, ласки и тепла. Так прошли, наверное, самые лучшие их два года.
Екатерина всегда мечтала, чтобы их с Женькой отношения хоть отдалённо напоминали её близость со своей матерью. Конечно, в молодости она тоже была не подарок, и десяток лет жизни (сейчас она это понимала) у родителей отняла. Но всё равно, до такой беспринципности и лживости, как дочь, не докатывалась. Дома Женька всегда лгала и делала это самозабвенно и нагло, при этом, как и все лжецы, была абсолютно уверена в необходимости таких гуманных мер, чтобы лишний раз не волновать родителей, а особенно деда с бабкой. Её изобличали, ловили за руку, она ревела и всё равно врала.
Однако ложь оказалась сущей безделицей по сравнению с этими длинными ночами неведения. Екатерина, за последний год возненавидела ночь. Кроме дикой тоски и пытки ожиданием она ей больше ничего уже не приносила.
Мать Женьки, как и тысячи других матерей, сидела на кухне и ждала возвращения ребенка. Вечная картина. Меняются эпохи, стили, власти, а на кухне всё теплится огонёк материнского сердца. За хрупкой скорлупой дома бушует ненастье, рыскают соблазны, беды и зло, а мать, как встревоженная, испуганная птица, широко распахивает крылья, пытаясь оградить своего, как ей кажется, несмышлёного птенца. Не дай Бог, чтобы её гнездо опустело!
Часы пикнули половину пятого. Екатерина, наревевшись, проглотила полтаблетки седуксена, зашла в ванную, с отвращением глянула в зеркало. В этом измождённом лице с трудом угадывались черты нынешней беззаботной и всё пытающейся найти какую-то необыкновенную любовь Катьки.
Через полчаса после того, как на кухне погас свет, стараясь не звенеть ключами и сняв туфли еще у лифта, Женька проскользнула домой…
Катька продрала глаза в четвёртом часу дня и с ужасом поняла, что, как всегда, опаздывает. Дурацкий сон, который она толком не поняла, быстро забылся. Жизнь побежала своим чередом, ибо нет ничего более необязательного и лживого, чем слово которое мы даём самому себе.
