Пётр Васильевич жил сучьей жизнью, так, видно, было написано ему на роду. Но про это он, к счастью, не знал или не хотел знать, а сказать же правду бывшему секретарю обкома партии никто не осмеливался.
В былые времена профессия политического руководителя, овеянная славой Павки Корчагина, таинственностью подпольной борьбы, безусловно, была сокровенной мечтой многих и, конечно же, лидировала в романтическом рейтинге подрастающего поколения. Да что там подростковая романтика, вся наша жизнь была пронизана и переполнена бесцветными внуками непогрешимого Ильича, которых без особого труда можно было распознать по одинаково серым или тёмно-синим костюмам, пустым, вылинявшим от беспринципности и страха глазам. Они без устали дни и ночи радели о народном благе и государственных интересах.
Священное дело защиты государственности и, конечно же, забота о благосостоянии людей во все времена остаётся главным делом этого самого государства. Если внимательно присмотреться, то в погнутом зеркале истории без особого труда можно увидеть, что забота о самом себе и является основной, выражаясь научно, функцией деятельности любой государственной машины. Забота о достатке человека, как и наивная вера в социальное равенство, служили всего лишь сладким обманом в мире горя, слёз и тяжёлого, отупляющего труда. Горечь повседневности воспринималась сознанием как обжигающая глотку необходимость, после которой долгожданное тепло разливалось по усталому телу, появлялась уверенность в себе, и сладкие грёзы неизбежного будущего заставляли всё сильнее колотиться надсаженное работой сердце. Тысячелетняя наивность человечества, свято верующего в дармовую для всех еду, с особым цинизмом воплощалась какой-то таинственной и могущественной силой в нашем многострадальном Отечестве.
Ослеплённые заботой о государстве, толпы со звериным остервенением несколько десятков лет с завидным успехом истребляли друг друга. Некогда огромная страна разделилась на два основных доминирующих класса и мятущуюся прослойку. Один класс сидел за колючей проволокой, другой его охранял, а трепетная прослойка стучала на представителей обоих классов и самою себя. Вот из её среды и выросла особая формация советских людей сделавшая своим ремеслом, своей внутренней потребностью чутко вслушиваться в шёпот на соседской кухне, с самозабвением рыться в мусорных ведрах, с государственным видом обнюхивать использованные импортные презервативы. Эти люди были повсюду, главное, что они никуда не делись и в настоящее время. Именно к этой особой когорте и принадлежал Пётр Васильевич.
Кабинетик у партийного генерала (он успел в своё время поработать ещё и в соответствующих органах) был небольшой, но ведомство, к которому ему посчастливилось пристроиться, обещало стать хлебным, а самое главное, он опять стоял на защите народных интересов. Не надо было пахать с утра до ночи, гоняя покусившихся на государственную копейку мошенников. Изнуряющий труд сыщика, пахнущий потом и несвежим бельем, бессонные ночи и общение со строптивыми фанатиками своего ремесла, всё это было позади.
Порой ему казалось, что старые добрые времена вернулись, многие сослуживцы, некогда безвозвратно канувшие в безвестность, удобно расселись на солидных государственных должностях и потянули за собой своих. То же, с опасливой оглядкой наверх, делал и Пётр Васильевич. Он, как никто другой в новорождённой бюрократической структуре, понимал, что именно кадры решают всё. Чьи кадры – тот и сильней. В сущности даже не столько важна была должность, которую ты занимаешь, сколько возможность подобрать и расставить своих людей.
Генералу повезло. Начальниками над ним были поставлены люди случайные, в аппаратных делах неискушённые, только что выхваченные чьей-то волей из пропахших дешёвыми сигаретами и дрянным кофе лабораторий безликих номерных институтов. Их отличительной чертой была трусость. Вообще подлинный чиновник средней руки всегда в душе трус, главная его заповедь – не взять на себя лишней ответственности, да и нелишнюю попытаться переложить на кого-нибудь другого. Эта характерная черта служивого человека – не только отечественное изобретение, она присутствует всюду, где государство, в силу различных причин, не в состоянии защитить и обеспечить своего служащего. Уповать же на заступничество начальства, пронизанного той же трусостью, считается в этой среде беспросветной глупостью и непростительной наивностью. Пётр Васильевич во всём этом неплохо разбирался и умело использовал в своих интересах.
Щёлкнул внутренний телефон. Генерал, не отрываясь от газеты, нажал на кнопку.
– Пётр Васильевич, вы назначали встречу Альберту Ноевичу. Он в приёмной, – с придыханием заворковал голос секретарши с легкомысленным именем Мила.
«Вот стерва, всю арию исполнила, разве что не застонала в конце! Ну, я ей сейчас врежу, это ж надо, решила меня с утра завести!» – и, стараясь говорить спокойно, произнёс:
– Альберта Ноевича попроси полчасика погулять, на телефон посади Сивчика, а сама ко мне.
– Слушаюсь,– победоносно зазвенел молодой голос.
Оставим на совести генерала, что и как он «врезал» в то утро Миле, а может, наоборот, бойкая симпатичная секретарша вправляла только ей ведомым способом стареющие обкомовские мозги и выуживала у жадного любовника внеочередную сотню баксов на приобретение какой-нибудь очень нужной женской пустяковины. Одним словом, не наше это дело. Отношения шефа и секретарши вечны как мир, а потому в какой-то степени священны. В конце концов, не с референтом же или помощником он заперся в комнате отдыха, хотя и последним нынешний госаппарат уже не удивишь.
Ноевич понял всё с полуслова и, покровительственно улыбнувшись Миле, получившей своё удобное и хлебное секретарское кресло не без его помощи, скромно покинул приёмную набирающего силу высокого начальника. Походкой, выражающей покорность и готовность услужить всякому, этот полнеющий, лысоватый господин неопределённой национальности со странным именем и отчеством принялся, как могло показаться со стороны, без всякой цели бродить по коридорам казённого заведения, живущего своей, отдельной, засекреченной от всего мира жизнью.
Но это только непосвященный мог заподозрить Альберта Ноевича в бесцельности шатания по властным коридорам, на самом же деле этот паркетный променад представлял собой кропотливую, тонкую и весьма сложную работу, требующую высокого актёрского мастерства, такта, умения правильно и красиво говорить, а главное, правильно молчать и незаметно слушать.
За полчаса, подаренных Милой и генералом, Альберт узнал много полезных для себя вещей. Цепкий тренированный мозг жадно ловил фразы, обрывки разговоров, настроения, с которым выходили сотрудники от того или иного начальника, ответы на телефонные звонки, легкий трёп с секретаршами и бесценная шоколадка – всё это он складывал в сложную мозаику, представлявшую довольно точную картину внутренней жизни госучреждения.
Опасайтесь праздно шатающихся посетителей, внимательно читающих стенгазеты, изучающих доски приказов и распоряжений, графики дней рождений и о чём-то весело болтающих с вашими секретаршами. Подобные личности вы без труда заметите в любом, даже самом затрапезном присутственном месте. Они являют собой новый и, по всей видимости, доселе мало изученный тип современного российского общества. Своеобразную касту, некое связующее звено между властьпредержащими, то есть госаппаратом, и людьми эту власть реально имеющими, теми, кто умеет делать деньги.
Альберт Ноевич пришёл к Пётру Васильевичу с весьма щекотливым предложением. Одной финансово-промышленной группой ему было поручено договориться и купить, если это можно так назвать, две весьма значимые государственные должности в неких небедных российских регионах.
Конечно же, даже ребёнку известно, что должности не продаются, а на них назначаются особые люди, именуемые в просторечии чиновниками, коие поделены на группы, уровни и классы. Сложная механика продвижения казённого человека по служебной лестнице весьма подробно прописана в законах, указах и инструкциях. Но то, что так гладко на бумаге, в жизни порой получается наперекосяк.
Слегка разрумяненная Мила извиняющимся голосом попросила своего благодетеля минуточку подождать, пока шеф не закончит разговаривать по телефону правительственной связи.
Альберт Ноевич особенно не афишировал их с Милой некогда добрые отношения. Подобрал он эту девицу совершенно случайно в одном из южных городов, где та уже с полгода осторожно путанила, удачно кося под приехавшую отдохнуть и подлечиться студентку из бедной уральской глубинки. По достоинству оценив её врождённые и благоприобретённые таланты, скромный служащий, как он любил сам себя представлять, обрёл достойную ученицу, и вот, сидя в приёмной, где недавняя золушка панели безраздельно властвовала не хуже принцессы крови, он смотрел на неё с гордостью, как художник смотрит на законченную и уже живущую своей жизнью картину. Некое подобие нежности и желания шевельнулось в его изъеденной цинизмом душе, но было тут же жестоко подавлено как грубо нарушающее законы жанра. Мила явно уловила эту секунду слабости и, вся затрепетав, показала глазами, что шеф освободился.
«Далеко пойдёт девка», – отметил по себя Альберт, заходя в кабинет Петра Васильевича.
– Какие люди в наших лабиринтах! – распахнув дружеские объятия не спеша пошёл навстречу гостю хозяин кабинета.
– Надеюсь, не в объятья самого Кентавра я так опрометчиво шагаю?
– Да брось ты, какие уж здесь Кентавры? Времена не те.
– И слава Богу, что не те, а то бы меня из ваших лабиринтов этак годков через десяток, пожалуй бы, только и выпустили.
– Ну, десяток не десяток, а пятёрочку мы бы тебе за милую душу впаяли! – довольный собой, хохотнул Пётр Васильевич. – Присаживайся. Что будем пить? Чай? Кофе?
– Если можно, чайку, зелёненького.
Альберт Ноевич никогда не оказывался от угощений в начальствующих кабинетах. За чаем и строй, и тон разговора совсем по-другому шёл, да и итог, как правило, положительным вытанцовывался. А с его нынешним предложением и вовсе надо было не чай, а кое-что посущественнее наливать. По многолетнему опыту он знал – тонкие разговоры надо начинать издалека, без излишнего давления. Чиновник, он как трепетная косуля – если что в самом начале почует, ноздри раздует, ушами застрижёт – всё, пиши пропало, сорвётся, и все подходы и подводки псу под хвост, выпасай потом другого. Это хорошо, если ещё просто сорвётся, а если по начальству звонить начнёт? Совсем дело дрянь. Так что в подобных делах, как говорили знающие люди, « торопиться не надо, да?»
Гость явно не торопился. Общение начал с традиционного ритуала. Не спеша, как будто между прочим, но так, чтобы видел хозяин, просунул под развёрнутую на столе газету плотный продолговатый конверт и выразительно показал четыре пальца, что соответствовало порядковому номеру текущего месяца. Дождавшись одобрительного кивка постриженной под ёжик седой головы, Альберт Ноевич пустился в пространные рассуждения о тяготах и лишениях «царёвой службы», о нечистоплотных чиновниках, особенно на местах, которые совсем отвязались без начальствующего присмотра.
– Ноевич, – пододвигая гостю чай и провожая слегка покачивающуюся и оттого ещё более аппетитную попку секретарши, прервал его Пётр Васильевич, – брось ты эти подводки, не первый день знакомы, я же вижу, что какую-то важную информацию принёс. Чего томишь? Выкладывай.
– Ну, уж я и не знаю, насколько она важная… У тебя же целая служба, и так, небось, всё знаешь…
– Не исключаю. Но как профессионал я каждому новому звуку рад. Да и потом дублирующий сигнал из другого источника только подтверждает правдивость имеющихся сведений. Это аксиома спецслужб.
– Ты же знаешь, у меня широкий круг знакомых и приятелей, так вот один из этих, – Альберт показал пальцами традиционную блатную «козу», – по пьянке проболтался, что тесно дружит с одним из ваших сотрудников в Тарабарской губернии и может решить через него любые вопросы.
Информация эта была абсолютной чушью. Наоборот, именно из-за несговорчивости этого самого чиновника и было принято некоей группой лиц решение убрать его и поставить своего человека.
Извечный наш вопрос «кому живётся весело, вольготно на Руси?», как известно, остался без ответа, а проблема белого и чёрного с каждым новым столетием, увы, светлее не становится. Вот и живём мы серыми в сером измерении, считая, что это всё же спокойнее, чем слыть белыми воронами. Доктор Геббельс в своё время весьма удачно заметил, что, чем чудовищнее ложь, тем охотнее в неё верят люди, особенно если им этого хочется.
– Да ты что? Вот сучонок, – возбуждённо вскочил со своего места генерал, – а каким идейным кидается! Он мне давно не нравится. Информацию нужную для работы палкой приходится вышибать. «Не моё это дело, не моё это дело». Ну я ему сейчас устрою «дело»! Хотя этим, – он ткнул указательным пальцем в потолок, – он почему-то нравится. Слушай, ты мне эту связь хоть как, но задокументировать должен, понял?
– Сложно будет… Блатные под протокол не говорят, а в баню и по бабам они вместе, насколько я знаю, не ходят. Здесь другая идея есть. Если он тебе не нравится, и ты считаешь его недостойным высокого звания государственного человека, я могу устроить пару публикаций в столичных газетах. Может получиться покруче банальных фоток с проститутками, да потом и резонанс, сам понимаешь. Московская газета – ей в наших местах веры побольше, чем какой-то оперативной информации.
– Песня! Давай, делай, а мы ещё подсобим. Подсоберём то да сё. Верхний наш обожает читать газеты. До него наши информашки только с третьего раза доходят, а вот газетная херня сразу больно бьёт по самолюбию. Всё, решили: ты – со своей стороны, я – со своей. Эффект, уверен, будет бронебойный. Человечка туда надо уже сейчас подобрать толкового… – Пётр Васильевич задумался. – А может, у тебя самого кандидатура уже есть?
Альберт Ноевич знал – назови он сейчас фамилию – и всё, конец. Хорошо начатая авантюра, на которой он уже сегодня заработал тысяч триста зелёненьких, бездарно лопнет. Однако и инициативу выпускать из своих рук было нельзя.
– Откуда у меня такого масштаба люди? Это твои высоты. Мои – «чего изволите, подай, принеси». Но вообще-то, если доверяешь и даёшь поручение, могу заняться подбором человека. Только сразу договоримся – я подбираю и передаю тебе его со всеми потрохами и больше никакого касательства к нему не имею. А то я ведь ваши замашки знаю: как ни старайся, всё равно крайним окажешься. Конечно, Пётр, лучше бы ты сам посмотрел, уж больно ответственная должность…
– Я-то что так, что так посмотрю. Вместе поработаем. Может, и к консенсусу придём, – скривив в ехидной улыбке рот, Пётр Васильевич легонько похлопал по газете, под которой покоился веселивший его душу конверт.
– Васильевич, здесь никаких проблем не будет. Главное, чтобы дело не страдало!
Камень, который до этого момента давил на сердце Альберта Ноевича, свалился. Он, признаться, не ожидал такого быстрого решения, одного из, пожалуй, самых трудных поручений своего босса. Внутри всё ликовало и пело, руководство отпустило на операцию «лимон зелёненьких», по половинке за место, и то, что минимум семьсот, он сможет безболезненно прикарманить, Ноевич уже не сомневался. При всём внутреннем ликовании его лицо выражало озабоченную отрешённость.
– Ты чего скис, друг мой бесценный? Хорошее, а главное, правильное дело сделали, можно сказать, предателя в своих рядах обезвредили и притом грамотно, через третьи руки уберём его, я лично в этом не сомневаюсь.
– Да я уже над твоим поручением думаю. Ответственность сумасшедшая, ты же знаешь, я – фанат дружбы и подводить друзей не люблю…
– Брось ты, Альберт, дурью маяться! Да если бы я тебя своим не считал, разве наши отношения были бы такими откровенными и чистыми? – генерал многозначительно кивнул на притаившийся под газетой конверт. – Я, Альберт, всё помню и за добро всегда плачу добром…
Их разговор был прерван властным гудением красного телефона, на котором вместо кнопок или диска набора красовался большой двуглавый орёл, воскресший символ умученной предшественниками Петра Васильевича Российской империи. Казалось, что золочёная птица с монаршей ненавистью взирала на своего нового служителя.
Пётр Васильевич жил сучьей жизнью, другой ему не было отпущено…
