Вениамин Алексеевич в эту ночь спал отвратительно. Стоило сомкнуть отяжелевшие от усталости веки, как крамольные сны начинали точить его чёрствую душу, ибо что может быть ужаснее для высокого, хоть и бывшего, федерального чиновника, чем откровенная, вызывающая дерзость своему могущественному начальнику. Он поначалу даже вскакивал, стирая сухой ладонью со лба, вместе с остатками кошмара, капли противного пота.
Отдышавшись и отделив явь от игры воображения, успокаивался и с полчаса лежал, с тревогой слушая возбужденный стук сердца. Усталость и духота брали своё. Он проваливался в спасительную яму освежающего сна, но, достигнув её мягкого дна, опять попадал в знакомый всей стране кабинет. Господи, что он там вытворял! Размахивая руками, брызжа слюной, Вениамин Алексеевич что-то почти кричал опешившему от неожиданности человеку. В очередной раз, испугавшись, он попытался проснуться, однако собеседник волевым жестом остановил его, налил из хрустального графина казенной кипяченой воды, протянул стакан и пригласил присесть. На матовом глянце столешницы лежал листок с небольшим текстом, буквы расплывались, но по красному пятну герба в верху страницы он понял, что это важная государственная бумага.
Громко зазвонил телефон. Вениамин Алексеевич проснулся и по-детски обрадовался – всё, включая пот и тревожные пробуждения, обычный дурной, какой-то сложносоставной сон. Не взирая на кошмары, выспался он превосходно. Поднял трубку и бодрым голосом, предварительно удивившись, кого это в такую рань? – ответил:
– Доброе утро, вас слушают.
– Это хорошо, что ты меня слушаешь и, судя по голосу, уже успел сделать зарядку, – быстро, в свойственной ему манере захлебываясь словами, зашепелявил Армоцкий.
«Только мне чёрта с утра и не хватало», – подумал Вениамин, но вслух скучающе-вежливым голосом произнес:
– Рад слышать тебя, мне сдается, что ты и вовсе не ложился. Поражаюсь, просто Мефистофель какой-то.
– Старик, за Мефистофеля спасибо, ты же знаешь, что мне нравятся такие эпитеты. Так что в самое яблочко. А хрен его знает, может, это и не эпитет. Ты вот что, собирайся и срочно дуй ко мне на дачу. Тут, старик, такое заворачивается… – и трубка захныкала прерывающейся пустотой.
Ехать не хотелось, но и не поехать на зов самого Калиостро современности Вениамин, увы, позволить себе не мог, уж больно многим в последнее время он был ему обязан.
Михаил Львович Армоцкий, в отличие от многих нынешних олигархов, начинал не с банальной фарцы застойными дефицитами, а, являясь представителем инженерно-технического сословия, умудрился заработать первые капиталы на подшипниках, вернее, даже не на самих подшипниках, а на шариках к ним. Как это ему удалось при обвальном спаде отечественной экономики, до сих пор остается загадкой. На постоянные вопросы журналистов он только отшучивался, мол, у кого чего не хватает, тот то и покупает, такая уж у нас страна. Раздобрев на шариках, он постепенно прибрал к рукам оптовую торговлю велосипедами, вошедшими в провинции на целое пятилетие в моду из-за поголовного обнищания населения, потом отхватил краюшку от нефтяного каравая, замутил сомнительную сделку с продажей военной техники в одну подгулявшую арабскую страну, а разразившийся скандал умело использовал для финансово-кредитных махинаций. Надо отдать ему должное, все это он проделывал открыто, на виду у онемевшей державы. Прикупив на деньги федерального правительства у этого же правительства несколько мощных теле- и радиопередатчиков, Армоцкий сконструировал крупнейшую моечную машину для наших мозгов. Недолгое время побыв заместителем министра стратегии и государственных секретов, он в одночасье стал личным другом страны. Дружбы с ним искали крупнейшие государственные мужи, именитые ученые и артисты, вконец обнищавшая творческая интеллигенция с безотказностью проститутки готова была за гроши кропать, музицировать, отплясывать канканы – одним словом, везде он был зван и желанен.
Отечественная литература да и история достаточно внимания уделили подобным персонажам, однако новые Павлы Ивановичи Чичиковы и Гришки Распутины продолжают с завидной периодичностью возникать в нашем многострадальном Отечестве. Не можем мы без них, такая вот страсть.
Всю дорогу до Калиостровой дачи Вениамина Алексеевича одолевали терзания. Неопределенность – вот главный бич бюрократа, источник всех его напастей и болячек.
«Неужто и впрямь вернёт министерский портфель? Да быть не может, – сердце учащённо колотилось. – Обстановка уже не та, не та обстановка, – Длинные худые пальцы с ухоженными ногтями непроизвольно барабанили по острым коленкам. – А почему, собственно, не та? Всё, прекрати себя раскручивать! Приедешь весь дерганый, Армагедоныч (так Армоцкого частенько называли в народе) заметит, пиши, пропало, пока не покуражится, хрен что скажет».
Но мысли, поблуждав в отдалении, вновь возвращались к заветной теме. «Если объявлен курс на преемственность, то почему бы и нас, стариков… да какой ты старик, еще и шестидесяти нет. Ну не могут же они в одночасье всю обойму в распыл…»
Оставим пока нашего героя один на один с его терзаниями, а сами, благо до Рублёвки в субботу не всегда быстро доберешься, покружим над чиновничьей темой.
Вениамин Алексеевич, как и тысячи его единоверцев, свято исповедовал незыблемость такого понятия как обойма или, по-старому, по-обкомовски – номенклатура. Считалось, однажды попав туда, человек переходил в новое качество, если он ответственно относился к своей карьере, не переходил обусловленные рамки, дружил с кем положено и против кого положено, особенно не высовывался, а, достигнув командных высот, приобретал бесценный опыт имитатора кипучей деятельности, то ему светила бронза непотопляемого броненосца.
Много чего поменялось в стране, но закон обоймы, слегка было потрёпанный первой волной больных демократией идеалистов, быстро восстановил своё действие на всей территории страны, да ещё и весьма удачно приспособился к рыночным отношениям. К примеру, многие министерства и ведомства превратились семейные, родственные и дружеские заведения, обросшие плотной паутиной карманных фирм и конторок. Двигатель прогресса – доллар занял почётное место в душах служивого люда. Ну и, конечно же, всё это прикрывалось высшими государственными интересами. Вот почему Вениамин Алексеевич в тревогах и надеждах ехал на дачу, он знал все заповеди обоймы и понимал толк в «рокировочках». Именно её величество Дача в последнее время сделалась основным действующим лицом нашей новейшей истории.
Ворота бесшумно распахнулись, и на площадке справа от дома Вениамин увидел с полдесятка машин со спецномерами. Большинство их хозяев он знал лично. Тоскливо заныло сердце: « Уж не тендер ли он решил устроить, с него, циника станется».
Торопливо поднявшись на крыльцо, он почти столкнулся с главным редактором одной из популярных газет.
– Алексеич, – по-приятельски хлопнул его по плечу журналист, – мои поздравления, не могу говорить, лечу в редакцию, номер остановил, не обессудь. Все там, – махнул он рукой в глубь дома.
Сбор как всегда проходил в большой гостиной. Было накурено, на низких столиках стояли бутылки с выпивкой и лёгкие закуски. У большого, почти во всю стену, окна в белой рубашке без галстука возбужденно метался Армагедоныч:
– Ну вот, наконец, и именинник, – всплеснул он руками.
Все сразу загалдели, потянулись с поцелуями и рукопожатиями. Вениамин, ещё не понимая, что к чему, но повинуясь годами выработанному рефлексу, сразу приосанился, напуская на себя слегка надменное, глуповатое выражение лица, однако, боясь переиграть, поспешил вырваться из ритуальных объятий и, представ пред Армоцким, подавленно выдохнул:
– Что?
– Вы слышите, он еще спрашивает: «Что?». Нет уж, милок, мы тебя, пожалуй, и потанцевать за такую новость заставим и песенки всякие похабные попеть…
– Да попою я, потанцую, ты только не томи, до инфаркта доведешь…
– Михаил Львович, голубчик, – проявляя чиновничью солидарность, почти разом взмолились присутствующие, – объяви ты ему высшую милость.
– Мягкотелые вы, господа, а ведь без куража да хорошенького пропердона товарищеская помощь забывается ой как быстро. Да воля ваша.
– Слушайте все! – рявкнул громоподобным голосом уже изрядно подпивший генерал, – батька говорить будет!
– Спасибо, голубчик. Так вот, уважаемый Вениамин Алексеевич, мною, запомни это, мною, исхлопотан тебе пост наместника в Ермецком округе, соответствующие бумаги подписаны. В понедельник об этом узнает широкая общественность.
Кровь бросилась в голову Вениамину, наливающимися злостью глазами он обвел восторженно хлопающую публику.
– Что же это вы так, некрасиво, – кривя тонкие губы в гадливой ухмылке, бросил он в пространство, – моей ссылке радуетесь. Не по-товарищески это, господа.
– Какая ссылка? Ты что, совсем рехнулся после того, как из министерского кресла вышибли?! – закудахтал Армагедоныч. Резко остановившись, он зло зашептал ему в лицо: – Ну ты и придурок, я это подозревал, но не думал, что настолько. Вон одноклеточный генерал и тот просек с пол-оборота. – Отпрянув от сконфуженного Вениамина, он громко обратился к собравшимся:
– Через Ермецк в своё время цвет нации прошел, так что путём вождей идешь, товарищ. Прошу всех к столу. Доброе дело сделали. Умному, проверенному человеку государство вручает свою кладовую и кузницу.
Постепенно до Вениамина Алексеевича стал доходить истинный смысл его назначения, предсказанного во сне. Да, действительно он полный кретин, если сразу не врубился в гениальность замысла Армагедоныча и колоссальную выгоду своего нового положения. Какое на хрен министерство могло сравниться с теми перспективами, что давала ему власть наместника!
Перед его внутренним взором промелькнули исторические примеры неограниченной власти наместников в Сибири, на Кавказе и в Средней Азии. Да, счастье и богатство сами шли ему в руки, вообще, какое там шли? Их принёс и положил к его неблагодарным ногам всесильный Михаил Львович.
Вениамин завертел головой. Благодетель стоял у окна и говорил по мобильному телефону. Прервав извиняющейся улыбкой губернатора, что-то твердившего про полагающийся ему персональный самолет, он бросился к Армоцкому.
– Армагедоныч, прости меня великодушно, это подлый врождённый гонор во мне возопил. Да я тебе готов руки целовать, ты же меня знаешь, всё сделаю как надо!
Собеседник, не отрываясь от телефона, медленно выставил вперёд левую руку, но вдруг резко спрятал её за спину и, прикрыв трубку, прошепелявил:
– Деньгами отдашь, а про целование рук доложат наверх, потом неприятностей не оберёшься.
Застолье было недолгим, но бурным. Первый тост подняли за величие власти, кою им доверено представлять, потом – за благодетеля. Третий предложил Армоцкий:
– Мы часто смотрим на небо, и оно лупает нам в ответ своими бараньими стекляшками, безмолвная пустыня, порой прекрасная, порой наоборот отвратная, но, заметьте, всегда молчаливая. Кричи ей, что взбредёт в голову, ставь эксперименты, дубась ракетами – ноль эмоций. Так и наш электорат, единственное, что приводит его в смятение – это мощные раскаты грома. Помни, Вениамин, эту притчу, тебе оказана великая честь быть наместником самого Грома, в богатом людьми округе. А там, глядишь, слава державы и наше богатство не Сибирью, а твоим уделом прирастать станут.
Выпили за наместника, потом и за самого Грома. Уже собрались расходиться, как кто-то предложил тост за великую Россию.
– Тогда не чокаясь, господа, – хохотнул Армагедоныч.
Все заржали и, довольные собой, нарочито скорбно подняли бокалы.
