Третьи сутки пытался пойти дождь. С утра неистово пекло, а после обеда на город наваливалась липкая духота.
Большая река, вдоль которой нелепо вытянулись кривые, с первичными признаками асфальта, улицы, не спасала задыхающихся горожан. Постоянный угар химических предприятий и флагманов металлургии дожирал остатки спасительного кислорода. Звери в округе давно повымирали или перекочевали подальше от этого гиблого места, и только люди, с бледными злыми лицами, распираемые гордостью за убивающую их науку, продолжали здесь жить, плодиться и, после непродолжительного, мутного существования, налегке перебирались в исполинский город мёртвых, носящий мрачное тюркское название.
Две чёрные машины с бледно-синим, потусторонним миганием и заунывным воем с трудом протискивались по центральной улице. Обескураженные водители частных легковушек резко тормозили, жались к обочинам, скреблись своими жестяными боками друг о друга, наталкивались на передних, подставлялись задним, и все в один голос на чём свет стоит костерили Чужака. Гаишники в бурых от пота рубахах с пунцовыми лицами остервенело дули в свои свистки и бестолково махали полосатыми палками.
Вой сирен, фырканье моторов, нервные гудки клаксонов, сиплые трели милицейских свистков, визг тормозов и отборный мат – таким запомнился обывателям губернского города первый выезд ещё не отошедшего от инаугурации нового хозяина области с диковатой фамилией Чужак, по прозвищу Сурок. Именушка эта прилипла к нему со студенческих времён за пристрастие насвистывать известную песенку про сурка, который всегда со мною. Привычка прошла, а прозвище осталось.
В бронированном чреве сановного автомобиля было прохладно, и если бы не клубы табачного дыма, смешанные с крепким перегаром, этот кондиционируемый уголок мог бы считаться раем в заоконном удушливом мире.
Сурок, с каменным лицом сфинкса развалившись сзади, тупо смотрел в затонированное стекло. Ему всё ещё не верилось в очередной удачный поворот судьбы. И всё же, что бы не писали, что бы не мололи злые языки, свершилось! Он на долгие четыре года хозяин, бог и воинский начальник почти двух миллионов полюбивших его за три месяца предвыборной борьбы людей, заводов, газет, пароходов.
«Всё же, какие они увальни, эти провинциалы», – с презрением глядя на дорожное столпотворение, подумал губернатор.
– И куда ты, деревня, прёшь? – негромко, чтобы, не дай Бог, не нарушить государственного течения мыслей, чертыхался худощавый, с дёрганым лицом, водитель.
– Не психуй, не всё сразу, шеф их быстро обломает, – так же почти шёпотом произнёс упитанный, средних лет охранник, с волосами, заплетёнными в аккуратную косичку.
Справедливости ради следует отметить, что водитель ещё недавно сам крутил хвосты коровам в одной из глухоньких деревенек рязанщины, а после армейской службы полтора года проработал в престижном госгараже, но был изгнан за пристрастие к спиртному и полную профнепригодность.
Вообще давно замечено, что средней руки политики, претендующие на исключительность своей роли в истории, страсть как любят окружать себя бывшим служивым народом, потерявшим хлебные места, как гласят официальные характеристики, по отрицательным мотивам. Сурок не был исключением. Весь штат челяди он привёз с собой, повара, секретарши, помощники, заместители, охранники, референты, водители – все были из бывших. Поднаторевшие в мелких интрижках, они знали, как и когда надо подходить к шефу, чтобы не получить от ворот поворот, а главное, умели красиво рассказать о своём прошлом, обязательно подчеркнув исключительность нового босса и мелочную ничтожность госзнаменитости, которой приходилось услуживать ранее.
Заворковал мобильный телефон, охранник послушал и, прикрыв микрофон, обернулся к Иннокентию Африкановичу:
– Вас из первой приёмной. Спрашивают, когда приедем.
– Скажи, что я занят, говорю по другому телефону, – не желая отвлекаться от своих мыслей, буркнул Сурок.
– Губернатор, сейчас разговаривает… – охранник на долю секунды запнулся и, понизив голос, продолжил, – разговаривает с премьер-министром. – Словив в зеркале заднего вида одобрительный кивок шефа, нажал на кнопку отбоя.
«Что значит школа, – отметил про себя довольный подчинённым хозяин, – жену самого Брежнева охранял. Вообще у меня бригада что надо, хоть завтра в Кремль въезжай».
Кремль был упомянут не для красного словца. Иннокентий Африканович свято верил, что судьбою ему уготована историческая миссия спасителя России. Он, правда, толком не знал, как и когда, а, главное, от кого ему надо спасать державу, но то, что это дело без него немыслимо, не сомневался. Статный, среднего роста, крепкий мужик, с хорошими манерами и умением модно одеваться, он был любимцем увядающих дам, отставных военных, армии неудачников, выброшенных капитализацией за борт истории, и кучки авантюристов, не успевших урвать своё во время первого грабежа некогда богатой страны. Именно из последней категории сложилась инициативная группа, раскрутившая его имидж как будущего Столыпина, и обеспечившая победу на губернаторских выборах в одной из областей срединной России.
Сурок, не обременённый особой тяжестью знаний и интеллектом, оказался на редкость способным учеником. Он впитывал в себя всё новое и смело экспериментировал с предложенным ему имиджем. Одним словом, Иннокентий Африканович был идеальным, следуя определению бессмертного Салтыкова-Щедрина, «органчиком». Главное, вовремя сменить или перевернуть пластинку, а уж воспроизводил он её с таким самозабвением, что даже люди с немалым опытом попадали, на свою беду и погибель, под его обаяние, так что о простом, доверчивом, искалеченном верой в вечную халяву избирателе и говорить было нечего.
Конечно же, как и всякий сделанный кем-то бутафорский вождь, Сурок об этом не знал, да, по правде говоря, и не хотел знать. Он видел наивную любовь народа, восторженные глаза, тянувшиеся в приветствии руки, слышал радостные крики надежды и одобрения. Он соответствовал этому народу и вслед за ним исповедовал веру в вечного российского бога Авось.
Весь путь от загородной резиденции губернатор анализировал ночной разговор со своим ближайшим помощником и тайным магом Остапом Гоблином, человеком путаным, невзрачного серого вида, распускавшим о себе самые невероятные слухи. Зная манеру шефа перепроверять важную информацию минимум в трёх источниках, Остап Борисович, прежде чем сунуться к нему с какой-нибудь интригой, заранее готовил эти самые источники и всегда переигрывал своих конкурентов в борьбе за близость к телу, а посему пользовался неограниченным доверием.
После инаугурации, на товарищеском ужине для избранного круга Гоблин почти не пил, он ходил кругами и всем своим видом показывал, что хранит в себе такой секретище, что не донеси его сию минуту до губернаторского слуха, весь мир взлетит к чёртовой матери.
Дождавшись, когда немногочисленные гости и родственники разбредутся по непривычным для них своей роскошью апартаментам, Остап бросился к шефу:
- Иннокентий Африканович, дело государственной важности.
Потерпит до утра.
- Нет, – с металлической ноткой, возразил он, – это касается вашей личной безопасности и гнусной интриги основного союзника.
- Что?! – взлетели начальствующие брови. – Какого союзника?
Гоблин, сделав страшные глаза, прижал палец к губам, многозначительно кивая на потолок и стены.
- Тогда жди, сейчас выйду, только смокинг сниму.
«Сейчас» растянулось на добрый час. Остап Борисович потерял всякую надежду и уже, раздосадованный, собрался уходить, когда в спортивном костюме появился губернатор. Велев охране следовать на почтительном расстоянии, они двинулись в первую многочасовую прогулку по уютным берёзовым аллеям бывшей обкомовской дачи. Позже такие гуляния, с обсуждением губернских тайн, войдут в традицию.
Гоблин, оседлав любимую тему измены и предательства, заговорщически шипел почти до трёх часов ночи.
Сурок вернулся с прогулки решительным и абсолютно трезвым. Все спали, только у реки, упившись на радостях, громко горланили песни свободные от дежурства охранники, шофёры и прочие члены ближнего круга.
«Гордись, даже местный сброд и тот веселится в твою честь, - прикрывая окно спальни, в которое тянуло короткой утренней прохладой, не без гордости подумал он. - Вот вам хрен, ручным они решили меня сделать. Поживём, увидим».
Иннокентий Африканович в радостном предвкушении битвы уснул крепким сном воина.
И вот сейчас, сидя в машине, он слово за словом обдумывал услышанное ночью.
« Конечно же, Борисович как всегда сгущает краски, но с этой шантрапой надо что-то делать. Просто так они, естественно, не сдадутся. За эти дни достали своей жадностью, припудренной местным патриотизмом. Это им дай, на ту должность назначь, этого уволь, того переведи. Конечно, деньги они подкинули немалые, но ведь знали, кому дают, знали, что это только первый этап, да и денежки-то у них левые.
Прав Остап, решить надо сегодня и всё – из сердца вон и с глаз долой. Зато полная экономическая свобода. Как это я сам не додумался? Я – губернатор, избранный народом, а они кто? Жульё! На кой чёрт ходить побираться? А так - и долги отдавать не надо и делиться не с кем. Хоть завтра готовь деньги на Москву. Царь совсем плох. Хорошую весть вчера шепнули: месяц, ну от силы три, протянет. Надо спешить, охотников и здесь, и в той же Сибири хоть отбавляй!»
Хлопнув по спине охранника, он резко бросил: «Силовиков ко мне!».
Машина остановилась в колодце внутреннего двора администрации. Тяжкая, гнетущая духота висела над городом. Всё только начиналось.
