«Господи, как же хорошо, что ныне не «былые времена» - подумал, поёживаясь, Василий Андреевич, московский чиновник, прибывший в энскую губернию разбираться в запутанной тяжбе между губернатором и законодателями.
- Да что ж ты, Арест Георгиевич, на гостя-то напустился, - отозвался с соседнего стола депутат со смешной фамилией Мозайко, - вы его, Василий Андреевич, не слушайте, сам-то он раза четыре порывался драпака задать из этой самой провинции. А его в столицах-то не приняли.
- Уж я бы на вашем месте вообще помолчал. Только о собственной выгоде думаете, да как бы поумничать перед приезжим начальством, а меня забота о родной земле гложет.
- Гложет, Арестушка, только зависть тебя гложет. Как был ты чижиком обкомовским, как шестерил всю жизнь, так и сейчас холуйствуешь.
- А ты … - задыхаясь от возмущения, обернулся за поддержкой к москвичу Арест Георгиевич, - нет, вы только послушайте, это я, холуй? Да это же оскорбление народного избранника! Да я же засужу тебя, морда кулацкая…
На громкие крики в кабинет встревоженно заглянула миловидная секретарша председателя местных законодателей и, не обращая внимания на готовых броситься друг на друга депутатов, как будто их вовсе не было в кабинете, вежливо пригласила Василия Андреевича обедать.
Проверяющий, одарив девушку благодарной улыбкой, опрометью бросился в коридор.
- Вероника, вы спасли мне жизнь! Постойте, они же там подерутся …
- Счас! Это у них эмоциональная разгрузка перед обедом. К вечеру помирятся.
– Нет, вы представляете, я толком и сказать ничего не успел, а был обвинён в нелюбви к провинции. Абсурд, я сам деревенский!
– Ай, не берите вы всё так близко к сердцу. Они, кабы вы не из Москвы, могли и в измене Родине запросто обвинить.
«Вот это я влип, – рассуждал Василий Андреевич, без аппетита хлебая, свой любимый и, надо отдать должное, наваристый гороховый суп. – Если и дальше дела так пойдут, телега мне в управление будет обеспечена. Тебя предупреждали: никаких оценок, никаких характеристик, только сбор фактов. Да какие здесь оценки, сказал всего лишь, повезло, мол, что после службы в армии в деревню не вернулся. Ну и кадры! Это же надо, лоха из меня решили сделать, обойдутся! Не на того напали! Не хотят по- человечески, будет им по-чиновничьи».
После обеда, он отказался от запланированной экскурсии на одну из местных природных достопримечательностей, чем весьма огорчил принимающую сторону. Прошёл в отведенный ему кабинет, потребовал стенограммы пленарных заседаний и засел за чтение.
К вечеру вчерне был ясен общий расклад сил. Высокое собрание представляло собой четыре не- равные группы, существующие, скорее всего, на паритетных началах, а по единодушию, с которым избранники голосовали за принятие решений, касающихся экономики, торговли и кредитов, в пытливую голову столичного чиновника вкралась весьма неприятная мыслишка о сути которой несложно догадаться. К тому же, умудрённый бюрократическим опытом, Василий Андреевич у надежных друзей «оттуда», навёл соответствующие справки, из коих вырисовывалась престраннейшая картина. Оказывается, все народные слуги области, включая самых яростных большевиков и пролетариев, относились к классу собственников, имеющих во владении от двух до сорока семи фирм и предприятий.
Покорпев над бумагами до темноты, москвич решил прогуляться пешком. Только что прошумел бойкий июньский дождик. Город, раскалённый за день, ещё не успел выкипятить, упавшую на него влагу. Улицы преданно смотрели в небо сотнями маслянистых, с томной поволокой луж, в которых медленно плавали разноцветные зрачки фонарей. Лица встречных женщин светились матовой таинственностью, сердце предательски толкало командировочного в ребро. Василий Андреевич, любил такие вечера, хотя жене не изменял уже лет семнадцать, но воображение смело выпускал на волю. Потолкавшись в магазинах, посравнивав цены с московскими, послушав, о чем говорят люди и скупив все, какие удалось найти, местные газеты, он поднялся к себе в номер.
Сон долго не шёл. Казённая кровать, усиленная по углам стальными пластинами на внушительных болтах, стояла незыблемо, как надгробие, за отворённым окном негромко бормотал засыпающий город. Люди, мысли, события, обрывки разговоров минувшего дня всплывали в его памяти и выстраивались в поразительно стройную череду логических рассуждений. Перебранка в заксобрании, так расстроившая его днём, сейчас казалась досадной карикатурой. А может, эта гримаса и являет истинное лицо законодателя, причём не только провинциального? Ну не может же некогда отлаженный бюрократический аппарат, пусть даже искалеченный партийным дебилизмом, так быстро деградировать.
В свои сорок семь лет Василий Андреевич повидал многое и постоянно благодарил судьбу, посылавшую ему роскошь общения с сотнями интереснейших людей. Книги и люди, считал он, определяют и формируют личность, и всегда удивлялся странной способности руководства страны с завидным постоянством шарахаться из стороны в сторону. Неужели они книжек не читают?
Бросились во всём винить партию. Ату её! А кого ату? В партии народу было, на добрых три европейских государства. Судить её! Себя, что ли судить? Да партия всего лишь оргструктура, бюрократический инструмент! Скажите, чем нож виноват, что попал в дурные руки? Вот идеологию людоедскую следовало бы развенчать, это да! Истинные рожи вождей партийных показать. Надо. А мы обкомовское мурло да в демократические президенты. Слава Богу, сверху хоть что-то поменялось (надолго ли?), а то ведь ещё год «рокировочек», и загремела бы Россия вслед за Союзом нерушимых.
Конечно, может, это не его дело, но отвязанное законотворчество в столице и на местах больно уж смахивает на разгул совдеповщины начала века, который доконал тысячелетнюю российскую государственность. Да мы и не умеем жить по законам, мы ведь почти век по воле вождей, по страху да блату жили, без царя в голове, без Бога в душе. Какая уж здесь диктатура закона, да и какого закона? Вон их сколько понаписали! Федеральные, региональные, муниципальные плюс указы, распоряжения, постановления, ведомственные инструкции - и всё на голову простого человека. Для нас до недавнего времени суд был карой небесной, в суд волокли за сроком, за каторгой, нам и в голову не могло придти обратиться в суд за правдой и защитой.
Партию развенчали, теперь за все беды чиновников клянут. И что обидно, начальство клянет. Послушаешь министра экономики, так на нас, бедных, и клейма уже негде ставить: и страну развалили, и казну растащили, и коррупцию развели, и несчастному народу продохнуть не даём. Спрашивают его про нашу зарплату, а он - экономист, что с него взять - вещает: на мой взгляд, мол, не больше двухсот долларов. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. А у самого часы на руке тысяч за пятнадцать зелёных, да костюмчик штучки за полторы, галстук в три моих месячных зарплаты. Чем не враг государственности? Вот и служи под таким началом.
Усталость и сон незаметно отодвинули куда-то в сторону невесёлые мысли. Город уснул и только неширокая полоска напитанных лунным светом облаков, призрачно скользила по чёрному глянцу уставших от людей окон.
Утро разбудило тошнотворным смрадом химического комбината, висевшим над рыжими от рассветного солнца домами. Звуки пока не обрели своей дневной силы, и было слышно, как за рекой беззаботно тренькают трамваи.
Кобяков, такая фамилия досталась Василию Андреевичу до далеких половецких предков, напрасно пытался выплюнуть, выполоскать, проникшую в него заоконную мерзость. «Может, кофе перебьёт? - думал он, спускаясь к машине. - И как они здесь живут без противогазов?»
На третьем этаже серого стандартно-помпезного здания времён позднего сталинизма, которое почему-то в городе называли «белый дом», витало предчувствие скандала. Такое часто бывает перед футбольными матчами и сессиями больших и малых парламентов. Вы, возможно, обращали внимание на поведение женщины перед зеркалом? Приблизительно то же самое творится и с народными избранниками, оказавшимися в поле досягаемости телекамер. Несомненное наше достижение – не зависимые от самих себя СМИ. Как бы мы узнали без них о непомерных трудах районного или областного депутата, фамилию которого забываем на следующий день после выборов.
Кобяков бочком, почтительно здороваясь с немногочисленными знакомыми, проскользнул по небольшому мрачноватому коридорчику. В холле перед кабинетом председателя в свете телевизионных ламп разогревались депутаты. Злые языки поговаривали, что с полдесятка наиболее состоятельных местных Цицеронов имели свои персональные камеры и с гордостью давали липовые интервью арендованным журналистам, а потом за дружеской чаркой сетовали на продажных телевизионщиков, сорвавших немалый куш за снятый с эфира материал.
У председателя шла планёрка, так что пришлось минут семь пить кофе и любезничать с Вероникой, у которой Василий Андреевич, к немалому своему удивлению, узнал, что планёрка - важный инструмент народовластия и крайне необходима для выработки общих действий во время голосования по основным вопросам. Закончить правовой ликбез девушке не дал помощник председателя, полнеющий молодой человек с манерами полового. Быстро вникнув в смысл разговора, он что-то зло шепнул секретарше на ухо и отослал её от греха подальше.
Дверь распахнулась. Приёмная наполнилась спешащим, говорливым народом. Свиридкин подобострастно поздоровался с Кобяковым и познакомил его с депутатом от дальних территорий – ступоподобной, крашеной дамой, буравившей пространство жадными, цепкими глазами. Узнав о цели его приезда, она, бесцеремонно дёрнув чиновника за рукав, заблажила:
– Ты молодец, что сразу к нам! Я баба прямая и скажу тебе как мужик – не давай, чтоб тебе губернатор шмоньку в сани запрягал…
– Кого? - искренне удивился Василий Андреевич и подумал, что эта, пожалуй, почище Ареста будет.
– Ты дурачка московского не включай! Позжей, после сессии потолкуем. – И, хлопнув его по плечу, она подалась из приёмной.
– Специфический у нас народ… – попытался объясниться Свиридкин.
– Да, я за три дня уже успел убедиться.
– Извините, – перебил их помощник, – вас ждёт Алексей Викторович, – и распахнул перед Кобяковым дверь.
Председатель областной думы, невысокий, широкоплечий господин с правильными чертами лица, хорошо поставленной речью, на первый взгляд производил приятное впечатление человека с манерами. Учтиво поговорив с гостем ни о чём, он предложил проследовать в зал заседаний.
Зал гудел державным гулом, суетились помощники, депутаты важно рассаживались за столиками с кнопками для голосования, закреплённые в разных местах видеокамеры подавали сигналы на огромные мониторы, расположенные у стола президиума, кто-то пробовал микрофоны, хищно мигали фотовспышки, приглашенные, примостившись на галёрке, негромко переговаривались.
Вдруг не то что бы все замерли, нет, и зал, и людей, и даже назойливых фотографов как бы полупригасили. К своему столику, почтительно здороваясь с соседями, не спеша шёл невысокий, худощавый молодой человек с запоминающимся лицом. Галёрка оживилась, запорхали обрывки фраз, реплик: « Ты смотри, а говорили он в Америке», « Я вообще слышал, что арестовали в Москве», «Сильное, хоть и наивное интервью на прошлой неделе выдал, вы слышали?», «Ну сейчас он им врежет»…
То немногое, что успел узнать Василий Андреевич о знаменитом депутате, его заинтриговало, и первые впечатления не вязались с милицейскими докладами.
Всеобщее оживление, последовавшее за общей пришибленностью, прервал вкрадчивый голос председательствующего.
– Доброе утро, прошу зарегистрироваться, коллеги, начинаем нашу работу.
Вопросы повестки, предложенные к обсуждению, касались изменения устава области, и, в случае их принятия, фактически, превращали губернатора в декоративную фигуру. Судьба Михаила Борисовича, недавно избранного вопреки воле центра главой области, Василию Андреевичу была безразлична. Какой работы можно ожидать от человека, за полгода умудрившегося своих союзников из друзей превратить во врагов. Прогноз сегодняшнего голосования он передал вчера по «пээмке» московскому начальству и сейчас внимательно следил за процессом.
Голосование поправок шло быстро. Читался текст, председатель предлагал определиться, депутаты до хруста в шеях поворачивались в сторону худощавого коллеги и в зависимости от того, как он кивал, нажимали кнопку «за» или «против». Такого единодушия, пожалуй, не существовало и во времена приснопамятного застоя.
Сессия закончилась бурными овациями. Убелённые сединами люди, учёные, бывшие парт- и хозработники, крестьяне и пролетарский газетчик радовались сотворённой только что химере. Мнилось им - они «завалили власть».
В общем ликовании не принимал участия лишь худощавый депутат. Он стоял как бы в сторонке и безразлично смотрел в зал. Василию Андреевичу очень хотелось узнать, о чём сейчас думает этот человек, только что организовавший и фактически выигравший первый раунд схватки со своим недавним союзником и другом.
В ночь перед отъездом Василию Андреевичу приснился сон. У парадного крыльца барской усадьбы толпился народ. Небогато, опрятно одетые и уж очень похожие на энских депутатов, мужики и бабы стояли, переминаясь с ноги на ногу, и о чём-то негромко переговаривались.
Бесшумно распахнулась стеклянная дверь и на крыльцо, позевывая, вышел запахнутый по-домашнему в восточный стеганый халат помещик с худым запоминающимся лицом.
«Ну и поделом», – подумал, просыпаясь, столичный чиновник.
