─ Хватит мне рассказывать сказки! Если вам не нравятся условия работы со мной, можете писать заявление! Держать вас силой никто не намерен...
─ Но, Дмитрий Иванович,..
─ Никаких «но»! Или вы прекращаете свои интриги и делаете то, что вам велят, или ищите себе другое место. Да, я сам вас привёл, сам поручил решение сложных и ответственных вопросов, сделал своим заместителем, ставил в пример как способного, молодого и, главное, перспективного работника, а вы? Собственно говоря, что себе позволяете? Мой регион явно не годится для ваших практикумов иезуитских методов достижения целей...
─ Дмитрий Иванович, дайте же мне сказать хоть слово...
─ Нет уж, Анатолий Антонович, я их вдоволь наслушался, да, к тому же, наперёд знаю, что вы собираетесь мне поведать. Вы ещё не родились, а я уже работал с людьми и насмотрелся на разное, поверьте, люди, особенно такого сорта как вы, с тех пор мало в чём изменились. Вы думаете, я не знаю, чего вы добиваетесь, что вам в итоге нужно? Да власть вам нужна! При этом власть порочная, которая не добро творит для людей, а даёт право безнаказанности и самоуправства. Всё! Будем считать, что наш последний разговор состоялся, и следующим будет распоряжение об освобождении вас от должности. Идите.
Анатолий Антонович, едва удержался чтобы громко не хлопнуть дверью, сконфуженный и покрасневший, вылетел в приёмную, дежурно улыбнулся секретарше, автоматически пожал протянутую руку одного из своих коллег и, нигде не задерживаясь, спустился в свой кабинет. Рыкнув что-то нечленораздельное выскочившей с бумагами из-за стола секретарше, он заперся у себя. «Ну, скотина неблагодарная, – нервно прикуривая, заметался он по небольшой, подслеповатой комнате, окна которой выходили в глубокий колодец тесного внутреннего дворика. – Я этого ему никогда не прощу. Пашу как придурок на этого самовлюбленного остолопа, миллионы тащу в эту дыру из федерального бюджета, выпрягаюсь из последних сил! Ну, постой! Придёт время, я тебе всё припомню! Сейчас только не сорваться! А главное, дознаться, кто, какая скотина что ему про меня напела?»
Конечно, напеть Главе о подковёрной деятельности «Путаника», а именно так за глаза называли Анатолия Антоновича а администрации края, могли многие. Невзирая на свою относительную молодость, этот невысокий, аскетического телосложения и приятной наружности человек, всегда белозубо и почтительно улыбающийся при встрече, умел тонко и искренне похвалить старшего, по-товарищески поддержать младшего, подчёркнуто вежливо, уступить ровне. Восхищённо поблескивая дюпоновскими очками, он с первых часов общения обезоруживающе убеждал вас в своей преданности и незаменимости. Однако у людей, близко его знавших, Анатолий пользовался недоброй репутацией циника, «шагателя по трупам» своих коллег. Приобретая своим обаянием и несвойственной нашему времени предусмотрительностью расположение нужного человека, Путаник обволакивал его тонкой паутиной опеки, сострадания и постоянного личного участия в жизни, казалось бы, чужого ему человека. Одним словом, он являл собой именно тот тип чиновника, которому всегда находилось место не только в высоких кабинетах российской власти, но и на страницах отечественной литературы.
Итак крепок, статен, крупная голова со слегка грубоватой лепкой лица, излишне выпирающие скулы, толстоватые чувственные губы, коротко стриженные волосы, уже поминаемые очки непременно в золотой оправе, модные костюмы, с которыми он предпочитал носить тонкие трикотажные свитера или футболки, чем с одной стороны подражал хамовитой моде олигархов, с другой подчеркивал свою демократичность и доступность. Нельзя сказать, что он был хорошо образован, хотя имел за спиной два верхних образования, чего было вполне достаточно для поддержания любого разговора в чиновничьей среде, которая, как известно, ещё со времён оных особый учёностью не блистала. К своим тридцати трём годам, при весьма приличных внешних данных, он так ни разу не был женат, что, конечно же, вызывало различные кривотолки и многозначительные намёки, однако далее эта тема никакого развития не получала. Не будем злословить и мы, хотя определённые вольности в ранее консервативной чиновничьей среде нынче стали модными, в хорошем смысле этого слова, конечно. В средствах Анатолий стеснён не был, хотя богатых родителей не имел. О происхождении своих капиталов распространяться, как и многие в наше время, не любил. Да и вести разговоры на подобные темы не только сегодня, но и в иные времена считалось дурным тоном. Чтением литературы, этим оселком ума, особенно не злоупотреблял. Ежедневно с утра свежие газеты, изредка по выходным детективчик или актуальная статейка в каком-нибудь научно-популярном, глянцевом журнале. Самым мудрым и глубоким автором считал Бориса Акунина, но для пущего куражу и имиджа всегда держал на рабочем столе то раскрытый томик Ницше, то пузатую, всю в закладках, книжку хитрого японца возвестившего миру о приходе эры глобализации. Обладая природными склонностями лакея, недюжей работоспособностью и умением точно исполнять чужие распоряжения, он однажды приглянулся незаметному плутоватого вида клерку с вечно бегающими глазами, подвизавшемуся в команде, тогда ещё только набирающего обороты Главы. Клерка звали Семён Семёнович. О, это весьма примечательная личность! И, безусловно, заслуживающая отдельного бытоописания. И так Семён Семёнович, взял Анатолия Антоновича к себе, что называется, мальчиком на побегушках.
Долго ли он бегал, коротко ли, минуло почти шесть лет. И вот уже маститый, по любым меркам, чиновник регионального масштаба метался по своему кабинету, изрыгая хулу, на всё и вся. Он никогда, даже в страшном сне не мог и подумать, что в чётко отлаженной сети противовесов и сдержек, которые ему с такими трудами удалось мастерски расставить вокруг Главы, могут произойти досадные сбои. Первый такой случай приключился где-то месяца три назад.
Было это в понедельник. Вернувшись в край из столицы, он попросил первую приёмную доложить о своём прибытии шефу и назначить аудиенцию. Набросав на бумажке для памяти основные вопросы, первая половина которых составляли московские сплетни, вторая – его личные «аналитические» изыскания, сделанные на основании пустопорожних разглагольствований мелкого служивого народа различных министерств и администрации президента. Встречи с подобными людьми Путаник обставлял в своих рассказах как грандиозные VIP–рандеву, да ещё под это умудрялся списывать немалые суммы из представительских расходов. Еще бы, с его слов выходило, что не шантрапу какую-нибудь кормил и поил, а чуть ли не первых лиц государства!
Итак, передав просьбу о встрече с Главой, он принялся ждать. Проходили томительные часы, а долгожданного зова в высокий кабинет всё не было. Превозмогая возрастающую тревогу и уязвленное самолюбие, Анатолий Антонович, ещё раз позвонил в приёмную. Вежливая секретарша заверила, что при первой же возможности доложит Главе, но в данное время он, к сожалению, находится в недосягаемости. Так прошёл первый день, за ним второй, третий. Подавленный и теряющийся в догадках Анатолий бросился к своему давнему другу Володе Ухлесову – депутату от их региона в Государственной Думе. Владимир Архипович внимательно его выслушал и изрёк сакраментальное: «Какая-то сволочь на тебя, брат, что-то ему занесла! Если в ближайшее время не сумеем перебить, пиши пропало. Закусит удила и уже никогда из головы не выбросит. Про его память и подозрительность ты и сам, брат, знаешь. Не единожды небось этой его особенностью пользовался. Так что думать, брат, думать надо!»
Решили так: сначала на приём прорвётся Ухлесов, благо он уже был записан, и ему подтвердили, что встреча состоится завтра в четырнадцать часов. Во время разговора Архипыч пробросит, что, мол, Анатолий, верный и преданный Главе человек, привёз из Москвы целый ворох важнейших сведений весьма интимного порядка в политическом смысле этого слова. А уж там как масть ляжет. Заглотит наживку – пощупаем поглубже, пропустит мимо ушей – на рожон лезть не стоит. Выборы в Думу не за горами, сейчас главное не напороть косяков, и самому на второй срок проскочить и его, Толика, протащить, а без помощи Главы это кислая затея в их родном крае.
─ Ты смотри, Толян, не мечись, ─ инструктировал на прощанье друга уже поднаторевший в госдумовской подковёрке Владимир, ─ сейчас главное никому ничего лишнего не сболтнуть. Ты же знаешь, слово – птица страшная, для кого-то золотое перо на шапку принесёт, а кого-то обсерет по самое не могу. Я не удивлюсь, если Сам специально обиженным прикинулся. А что ты глаза таращишь! Вон вспомни, как в своё время Ваня Грозный больным притворялся, а сам лежал бледненький да поглядывал, послушывал, кто, о чём и с кем гутарит, кто что на себя из царского примеряет. Так-то, брат! Ну а потом, вестимо, Малюта, дыба, плаха. Так что держи язык на привязи и примечай, кто в эти дни к тебе с особой любовью подлазит.
─ Ты, я смотрю, Архипыч, меня совсем за слабенького на голову держишь. Я об этом сразу подумал. Да, вроде, не с чего проверять меня. Я уже столько ему из дерьма орехов натаскал...
─ Может, в том и причина. Ты что не помнишь, как Кандальников из замов слетел. Зашла к Самому наша минфинша, наплела с три короба сплетен в вперемешку с личными обидами, и сработало. А через неделю сама едва на своём месте усидела, и всё из-за языка своего поганого. Это ж надо было додуматься нести по кабинетам всякую лабуду: мол, я не то имела в виду, и в диком сне, дескать, не держала такого поворота, и Кандальников милейший человек и светлейшая голова. Жалко, что её тогда сразу не попёрли! Мне так думается, уж если чего-то сморозила, так смолчи себе в тряпочку и наблюдай: попали твои слова, как дождик, на подготовленную почву, и слава Богу! Не твоё собачье дело, что в том огороде вырастет, не ты же сажала! А ты говоришь, с дерьмом работаешь! А говно, брат, штука тонкая, почти философская категория, для того чтобы с ним уметь управляться, я бы сказал, особый дар нужен – главное и самому не завонять и хозяину что требуется вовремя доставить, а где и что ты взял, это никого не волнует, главное ─ в срок и без огласки.
─ Неисправимый ты человек, тебе бы не профсоюзным лидером быть, а учителем в начальных классах социальную проституцию преподавать. Знаю я всё это. Но мой случай особый! Чую я, что это какая-то многоходовка.
─ Ладно, не психуй! Всё должно устаканиться. Тебя сейчас просто так выводить из игры нет резона. А партию перед выборами кто отстраивать будет? Не сегодня-завтра этого маразмирующего партайгеноссэ турнут, ─ и, понизив голос, заговорщически продолжил: ─ Я здесь на днях с Загрудским чай пил, он мне многое понарассказывал. Так что слушай и мотай на ус. Глава очень недоволен затянувшейся склокой в вашей парторганизации. Так что скорее всего тебя на таран и пошлют. А кого ещё? Сам посуди: ты полностью в теме, все ходы и выходы знаешь, да и показал себя в этом деле бойцом, а главное, пока все орали, портфели делили да у трибун толкались, ты людей расставлял, так что тебе и карты в руки. А там глядишь, общими усилиями спихнём старого пердуна, и возглавишь боевую когорту дружно шагающих к власти. Ладно, пошёл я. У меня ещё приём избирателей. – И уже на самом пороге задумчиво пробасил, ─ послушай, может и мне бросить к чёрту своё народничество и примкнуть к вашим заединцам. А ведь это действительно ход! Дело беспроигрышное, главное ресурсы колоссальные, включая президентский!
─ Подумай, заявление написать дело нехитрое, ─ протягивая другу руку и напуская на себя важность, согласился Анатолий, ─ ты, главное, завтра с Главой, с Дмитрием Ивановичем посоветуйся. А то ведь можно и засланного казачка поиграть! Пройдёшь от народников, этот, ─ Путаник ткнул пальцем в потолок, ─ тебе и там поможет, а вот уже в Думе к правильным людям перейдёшь. Ценнее будет.
─ Тоже мысль. Голова ты, Толян! И насчет посоветоваться с Самим ты безусловно прав. Не время самостоятельность разводить. Всё просчитать необходимо и опять-таки о своих процентах думать надо. Вы хоть и тужитесь президентской партией обрядиться, а фиг его знает, как электорат отреагирует? Ладно, пока, будем думать.
На том и разошлись. Анатолий Антонович, хотя и дружил с Владимиром Архиповичем против кого надо, но за менторский тон и приобретённую в Думе дурную привычку быть самым умным тихо его недолюбливал. «Выскочка, в прошлые выборы пролез с подачи Главы в Думу и сразу умным заделался, а ведь образования всего-то горняцкая пэтэушка, да полулиповый диплом. И что ему было не побеждать, когда первое лицо края с экранов и плакатов не слазил «Вместе мы сила!», «Архипыч – наш мужик!» Так и полный придурок победит! Меня же, как сосунка кинули! А ведь в головке списка шёл, всё нормально! Из кожи выпрягался! И на тебе ─ вызвали, сказали: надо заявление написать в Центризбирком и отказаться от места лидера. Как оловянный солдатик, ответил «есть» и написал. А что мне оставалось делать, против Москвы переть что ли? Вот уж где ненасытные сидят! И центральный список тогда весь под себя загребли и ещё пенки с наиболее проходных регионов сняли! Да пусть они подавятся этими бабками! А потом чего сегодня-то раскручивать себя по прошлым делам? Глава, как это ни странно, сдержал своё слово, заместительское кресло отстегнул. Четыре года как один день пролетели. Конечно, хотелось бы узнать почем меня тогда Семён Семёнович продал? Да ладно, что было, то быльем поросло, о завтрашнем дне надо думать. Прав Володька, сегодня как никогда следует быть осторожным. Второго прокола быть не должно, потому что третьей попытки захода в Госдуму у меня уже точно не будет. Здесь надо хоть из кожи вылезти, но в региональную тройку попасть.
Та давняя история, сегодня выглядит детской шалостью. Никаких особых интриг тогда никто против Анатолия Антоновича не плёл. Просто лучший в крае сельхоззаготовитель, а по совместительству, личный друг Хозяина, не разобравшись настучал на Анатолия, что, дескать, ваш любимчик ворует удобрение и перепродает в соседние области, а весной нашим селянам нечем будет поля удобрять.
Анатолий был вызван для разборок и стоически вынес всё, что на него лилось и летело. В конце разноса поблагодарил за науку и кошкой выскользнул за дверь. На следующий день, когда его всё же пригласили для доклада о поездке в белокаменную, в конце разговора, которым, судя по благодушному настроению, Хозяин остался доволен, Путаник молча подал краткую докладную с опровержением всех наветов. Это был, пожалуй, чуть ли не единственный случай, где всё написанное соответствовало истине. Правду Анатолий писать разучился и, если бы не давившая его обида, он вряд ли бы дописал эти скучных две странички, да и то на их сочинительство ушло добрых полночи. Оказалось, что правду писать дико скучно. То ли дело исхитрить документик со слабыми вкраплениями этой самой правды! Вот уж где поистине размах полёта, простор для творчества! А главное, главное, увидеть плоды своего рождённого в пылу творческой страсти детища! Полный сюр! Твой полубред из складных слов превращался в стомотыжную реальность и становился для кого-то сермяжной правдой. Вот это класс! А всё остальное – лукавые уловки для простофиль, верящих в существование некоей всеобъемлющей Правды. Всё чушь, сколько людей столько и правд, а правит всем самая сильная Правда, имя которой Власть.
За прошедшие после того напряга три месяца Анатолий Антонович, свернул, чуть ли не горы в партийном строительстве. Он, вслед за главными партийцами из столицы, цинично был уверен, что создание новой общенародной партии это всего лишь ловкий трюк власти для очередного всеобщего надувательства всё ещё запартиенных граждан. Старался изо всех сил, понимая, что на себя пашет, благо, Глава клятвенно его заверил в своей поддержке. Так что осечки быть не должно, однако, для страховки Путаник на всякий случай подкатился к одному весьма странному чиновнику, возглавляющему в крае не менее странное федеральное ведомство. Звали этого матерого бюрократа Константин Никитович Колесников, и считался он в их субъекте человеком суперосведомленным не только в делах управленческих, а, главное, имеющим прямой доступ к телу Хозяина. Каково же было удивление Анатолия, когда Константин Никитович обнаружил полное владение информацией о делах партийных и его честолюбивых планах.
─ Анатолий, вы пейте чай, ─ подбадривая своего сконфуженного собеседника, говорил, Колесников, -- в моей прозорливости нет ничего необычного, о вашем стремлении занять место обременённого заботами учёного, в городе разве только немой не говорит. Да и похвальное это желание, всем ясно, что уважаемый профессор дальше эту разномастную и вечно выясняющую отношения ватагу не потянет. К сожалению, Олег Дмитриевич и сам слишком близко принял к сердцу партдемагогию и бросился во все тяжкие. Единственное, что коробит нашу публику, так это ваше стремление ещё до свершения события полностью перетянуть руководство на себя и унизить в общем-то весьма милого человека. Не забывайте, Анатолий Антонович, гнев народа, равно как и его радость, надо готовить и репетировать. Боюсь, что союзников у вас в нынешнем политсовете маловато, так что с такой поспешностью как бы дело не прогорело.
─ А я особенно и не стремлюсь в руководство, ─ оправившись от смущения, попытался спорить Анатолий, ─ будет команда – пойду, нет – останусь в стороне, мне не привыкать. Хотя и дураку ясно – времени в обрез, а в партии полный разброд. Проиграем, в Москве по головке не погладят! Так что здесь, мне кажется, быстрота и нахрапитстость нужны, а дипломатию разводить уже после выборов будем. Победим, а там разберёмся, кто прав, кто нет...
─ Вы прямо по Ленину шпарите: главное ввязаться, а там поглядим...
─ А что Ильич не прав был? Вон, какую громадину построил, до сих пор развалить не могут. Как не крути, а КПСС с её потенциалом на всех хватило, и на демократов, и на правых, и на левых, и на либералов, и ещё сотни на три различных партеек.
─ Так-то оно так, да не совсем. В том, наверное, и беда наша, молодой человек, что мы ничего нового не строим, а всё пытаемся старое и когда-то ладное, но уже превратившееся в исторические лохмотья на себя напялить, и, конечно же, это смешно и глупо, особенно со стороны. Может, от этого и вся скудность нашей политической жизни. На моё разумение, не партии надо новые строить, а народ образовывать и достаток его повышать. А то ведь действительно кто-то замечательно подметил, если в России какой-то завод начнёт выпускать новую продукцию, то она обязательно будет похожа на автомат Калашникова, а если мы возьмёмся строить партию, она неизбежно окажется копией КПСС. Хотя у каждого времени свои правила, равно как и свои цели. Кому бублики, а кому дырки от них.
─ Я не понял про бублики, ─ насторожился Анатолий Антонович. – Момент предельно ясен, к выборам мы должны, обязаны подойти сплочённой командой. Или я опять что-то не то говорю?
─ Да всё правильно, только цель какая?
─ В Думу пробиться, вернее, ─ поспешил исправиться собеседник, ─ выбрать преданных Президенту людей, которые перестанут совать ему палки в колеса. Мы же из-за оппозиции в парламенте, уже который год на месте топчемся. Обидно даже! Какая ещё может быть цель?
─ Знаете, давайте не будем сейчас углубляться в высокий смысл, казалось бы, простых фраз: служение народу, и во имя его блага, народовластие, интересы Родины. Понятия эти сегодня, не без активного участия так любимой вами КПСС, опошлены и сведены до уровня банальных слоганов. Только выборы ─ действо более сложное, чем механическое избрание неких людей в некое собрание. Всё, всё, ─ предваряя попытку Анатолия что-то возразить, поспешил завершить их разговор Колесников, ─ не буду более вас утомлять. Я согласен своими возможностями поддержать вашу кандидатуру. Это мне кажется оптимальным вариантом, при действительном дефиците времени.
Все это позади, а сегодня он раздавленным сидит, оцепенев в своём кресле. События, встречи, разговоры последних месяцев проносятся в его памяти. Всё вроде бы складывалось нормально. И вот на тебе, за два дня до конференции, где должен был решиться основной кадровый вопрос, состоялся нынешний разговор. Да какой, к чёрту, разговор! Форменный разнос, его как сопливого мальчишку выпороли на ровном месте, а главное, за что? И так уже в последнее время тише воды, ниже травы. И времени нет для разборок.
Правда, как и всякий, пусть и самый талантливый, последователь незабвенного Остапа Бендера, Анатолий Антонович, шестым чувством предвидел неизбежный крах своего пребывания в этом суровом и ненавистном им уголке нашей окаянной Родины. Да, пока все схемы работают, давая неплохие результаты, он на коне. Но Путаник даже и думать не хотел, что будет с его данниками, подельниками и покровителями, сковырнись он со своего места. Одно дело, почётное переплывание в Госдуму, это – класс! Это – космос! Здесь только укрепление позиции, а, следовательно, и доходов. Другое дело ─ очередной пролёт с депутатским мандатом и вылет с треском из администрации. Нет, за себя надо бороться. К чёрту все приличия и условности! Это как у края: или прорвёшься, или полетишь вниз тормашками. А там никто и не вспомнит, кем ты был и как тебя звали! Вот тогда не то что данники, но и друзья закадычные будут морды воротить, а кое-кто ещё и отыграется, попляшет на твоих костях. Охотников найдётся, хоть отбавляй!
Зазвонил телефон. Анатолий вздрогнул от неожиданности. Он раньше и представить себе не мог, что обычный телефонный звонок может вызвать у него дрожь в коленках. Спина и ладони вспотели. Ничего хорошего от этого звонка, да, наверное, и от других, он уже не ожидал. На многофункциональном аппарате требовательно мигал, как зрачок хищника, продолговатый жёлтый огонёк. Это было окно служебной тройки, или, иными словами, местной вертушки, телефона-привилегии больших начальников.
─ Зваздаков, ─ набрав в грудь воздуха, глухо и, как ему казалось, спокойно, произнёс Анатолий.
─ Анатолий Антонович, ─ на всякий случай заискивающе проворковала трубка голосом начальника хозяйственного управления Каместрова, - вы уж извините, сами понимаете, мы люди служивые, что велят то и талдычим. Короче, я, Анатолий, без подходов вам скажу, мало ли чего в жизни случается, главное не вешать носа...
─ А что мне его вешать, ─ огрызнулся Анатолий на странный запев завхоза.
─ Да можно и не вешать, это, смотря кто как к жизненной линии относится. Только вот я боюсь вас огорошить. Велено мне у вас кабинетик этот принять к послезавтрашнему дню, а вам другой предоставить в третьем здании. Да он и не намного менее этого будет, правда не распашонка, без секретарских, так сказать, апартаментов, но и не в самом захолустье, тоже на первом этаже. Вы уж простите меня, знаю, что неприятно, но такая уж у нас служба: одного вселять, другого выселять. Так я по вашей отмашке людей пришлю, чтобы помогли с переходом? Ну пока что ли? Главное помните, на этом жизнь не заканчивается...
Короткие гудки стукнули по барабанным перепонкам как частые удары колокола. Впервые противно заныло сердце, пол под ногами предательски задрожал. Анатолий, как стоял, так и плюхнулся на кресло, которое, испугано хрустнув, чудом не развалилось. Хотелось выть и кататься по этому затертому и давно не циклеванному паркету. «Господи… или черт, кто тебя знает, за что мне все эти заморочки? Ну, на кой всё это пред самыми выборами? Что делать? Что делать?» – извечный русский вопрос, казалось, готов был вывернуть мозги наизнанку. Однако всё это только казалось. Мозги, Анатолия Антоновича вывернуться никак не могли, и не столько по их невеликому развитию, сколько из-за особенности их устройства. В душе и сердце ещё бушевали дикие страсти, разрывались бесчисленные снаряды проклятий в адрес недругов и друзей, ярость и злоба душили, как профессиональные киллерши, а серенькие мозги уже начали плести излюбленные кружева паутины ответных интриг. При этом процесс шёл почти на подсознательном уровне и признавался знатоками за редчайший дар плутократии. Нет, несмотря на минутную слабость, Анатолий Антонович не собирался сдаваться. Конечно, по-мужски надо было громко хлопнуть дверью, публично послать всех куда подальше и ускакать в свободные пампасы с гордо поднятой головой. Надо было, но... О, как часто наша жизнь зависит именно от этого неизбежного «но»!
Побесновавшись ещё минут десять, расшвыряв по кабинету все лежавшие на столе бумаги, запустив пепельницей в ни в чём не повинное растение, зелёным олигофреном торчащее из огромной кадки посредине комнаты, Анатолий осторожно пододвинул к себе компьютерную клавиатуру. Первые слова полезли на экран, как земляные черви после дождя не соблюдая ни последовательности, ни логического порядка. Чего-чего, а писать даже самые кондовые казённые бумаги Анатолий катастрофически не умел. Это было одной из его самых страшных тайн. К подобным тайнам относился еще и панический страх публичных выступлений. Нет, выступать-то он любил, особенно на больших аудиториях и при телекамерах, страх возникал, когда отрывался от заранее подготовленного текста. Бывало, подняв голову и выразительно взглянув в зал, он с ужасом понимал, что не видит и не помнит слов, на которых прервался. Но эта фобия была почти побеждена мудрыми советами старых, опытных, ещё брежневских времён, крючкотворцев. В те времена, оказывается, вообще считалось дурным тоном выступать без бумажки! Сейчас тексты Анатолию Антоновичу специально печатались большими буквами, через три интервала, при этом фразы стояли дуг от друга как бы особняком. Иногда в этих пробелах, заботливой рукой помощницы, разноцветными фломастерами были вписаны подсказки: «Весело посмотреть в зал», «Вопросительно развести руками», «Погрозить кулаком такому-то». Одним словом, почти наброски предполагаемых сценических действий. Конечно, поначалу было трудновато, Анатолий всё пытался озвучивать предлагаемые режиссёрские решения, но несколько раз нарвавшись на смешки аудитории, стал внимательнее. С писаниями было намного сложнее. Слава Богу, мир не без добрых людей! Нашёлся такой человек и для него. Тоня, симпатичная, скромная девушка лет двадцати восьми, улыбчивая и молчаливая стала ангелом хранителем, волшебной палочкой-выручалочкой в нелёгкой чиновничьей жизни. Только она одна могла продраться сквозь дебри его корявого стиля и несуразно помпезных смысловых выкрутасов. Отдав с вечера Антонине дискету, Анатолий был стопудово уверен, что утром на его стол лягут листы с удобоваримым, а главное, точно отображающим его мысли, текстом.
Пробарабанив минут сорок по клавиатуре, чиновник нажал кнопку вызова секретаря. Антонина влетела в кабинет встревоженной птицей и замерла от увиденного.
─ Тоня ты извини, – глухо проурчал начальник, ─ нервы ни к черту, вот сорвался. Убери здесь всё. Узнай у хозяйственников в какой кабинет меня переселяют и, главное, посмотри этот текст. Отредактируешь и принесёшь мне домой. Все исходники сотри. Мне кажется, что в последнее время кто-то стал постоянно совать свой длинный нас в мой компьютер. Ладно, я пошёл.
─ Анатолий Антонович, ─ подавленным голосом отозвалась помощница, вот только что принесли кадровики, ─ и обречённо шагнув к столу, положила бумагу.
Анатолий жадно схватил лист и впился в короткий текст распоряжения, гласившего что с сегодняшнего дня он отстраняется от исполнения обязанностей заместителя Главы края и направляется в распоряжение одного из начальников департамента. Белый в розовых разводах туман опустился на мир, в висках что-то страшно застучало. Анатолий Антонович рухнул в обморок.
2.
Глава края Дмитрий Иванович Мацков раздражённо ходил по кабинету. Он не любил таких дней, хотя они с настырностью баранов всё чаще и чаще стучались в двери его по казённому неуютного кабинета. Находясь безвылазно в политике уже лет пятнадцать, он не переставал удивляться странной закономерности: чем больше человеку доверяешь, чем больше ему позволяешь взять на себя инициативы, тем раньше он курвится и идёт на прямое предательство. После разговора с Путаником его чуть не стошнило. До чего же омерзительным типом оказался этот вполне симпатичный молодой человек! И чего ему не работалось? Постичь логику его поступков на трезвую голову было невозможно. Ну, тащил ты понемногу, выгадывал на каких-то экономических тонкостях, и флаг тебе в руки! Главное в казённый карман с головой не нырял. Святых ныне нет. Работай! Так ведь нет, надо языком своим молотить. Вон доброхоты, целых две кассеты не поленились записать. Послушаешь, волосы дыбом встают, оказывается, это не он, законно избранный глава региона, тянет на себе весь воз ответственности за один из самых сложных субъектов России, а этот безродный щенок управляет и краем, и партиями, и самим губернатором. Без него, оказывается, всё давно бы прогнило и развалилось, а главное, время Мацкова вышло, и он, этот молокосос, готов вышибить его из края. Выходило, что и в Думу ему надо прорваться только для того, чтобы за два года подготовиться к предстоящим губернаторским выборам. Видите ли, ему с федерального уровня стартовать намного удобнее, чем с регионального. Ну и подлец! Откуда же это в нём берётся? Нет, не мог он сам это понавыдумывать! Но тогда кто же надоумил? Кто вложил эту крамолу в его неблагодарные уста? Сначала Дмитрий Иванович решил повременить с увольнением своего заместителя до окончания выборов, предварительно вычистив его из всех партий и кандидатских списков. Зачем порождать нездоровые разговоры, да и зверёныша этого что до поры до времени травить? Но, немного поразмыслив, Мацков, решил гнать гниду прямо сейчас и действовать незамедлительно. – «В Думу он, видите ли, захотел! Я тебе устрою Думу, лет за пять не очухаешься!»
Не любил, Дмитрий Иванович, вот так расставаться с людьми, да и кто любит? Главе вспомнились первые дни их знакомства с Анатолием. Ну, всем блистал, и смышленый, и исполнительный, и уважительный, речь немного корявая, так это дело времени, интеллект хромает, тоже невелика беда, пристрастится к чтению и перерастёт. Сколько души в паршивца вложил, сколько надежд лелеял? И вот на тебе – на проверку полной бестолочью и проходимцем оказался.
В последние годы, Дмитрий Иванович, всё чаще стал замечать, что любое разочарование в том или ином человеке приносит ему чуть ли не физическую боль. Нет, стариком он себя не считал и власть просто так передавать никому пока не собирался, не для того он ее с таким трудом завоевывал, чтобы вот так просто отдать первому встречному прохвосту. Подавятся уроды! Часто глава задумывался над странным жизненным перекосом: почему делу добра (а служение государству и людям он считал высшей добродетелью) служат, как правило, люди корыстолюбивые, бессовестные и чёрствые, а злу (скажем, те же ниспровергатели всех мастей, террористы) беззаветно и фанатично преданы кристальнейшие и неподкупнейшие личности? Вопрос этот, как самый сложный ребус, так и оставался неразрешённым. На его глазах прошла целая череда небесталаннных руководителей, которые, испугавшись окрика сверху или погрязнув в интригах и финансовых играх с бюджетом, уходили с покорностью баранов в политическое небытие. Уходили зубры, на смену пёрла разномастная плесень, а в последнее время вообще олигархи во власть полезли! Напасть, да и только! Ну сколотили миллиарды, уже почти всё из страны выгребли, так ведь нет, им власть подавай! Без разницы какую, лишь бы власть. Очухались, что на Руси исстари деньги не всё решали, вот и прут. Взять хотя бы все эти пляски вокруг нынешних выборов в Думу? Смотришь, и просто противно делается, какие они, к чёрту, законы для народа понапринимают, когда почти у каждого в глазу по доллару равнодушным серебром сверкает? Нет даже в самые дурные совковые времена такого диктата сверху не было, а сегодня, что сказали из Москвы, то и делай, и не дай тебе боже ослушаться! А указания самые несуразные спускают. То заставить своих депутатов поддержать проект бредового закона, который отдельным дельцам, пристроившимся министрами, принесёт миллиардные барыши, а людям обнищание. То правильно проголосовать за нового председателя федерации футбола, то организовать митинги протеста или поддержки, то придушить профсоюзы. В неделю по пять-шесть вводных! Дурдом! Порой складывается мнение, что они в неразумии своём решили доканать страну, просто взорвать ее изнутри. Одним словом, суета какая-то в государстве происходит, что-то делать надо, а что никто толком не знает. Настроение гадкое, как после похорон, да и откуда другому-то взяться?
3.
Сознание к Анатолию возвращалось медленно. Сначала он стал различать запахи – пахло нашатырём, потом звуки – Антонина шмыгала носом и по-щенячьи поскуливала, потом вернулись ощущения ─ по стриженой голове скользил лёгкий ветерок – наверное, открыли окно. Глазам не хотелось разлепляться, казалось, что скопившаяся под веками горькая влага только и ждёт момента, чтобы хлынуть наружу. Тело казалось каким-то тряпичным, обездвиженным, в голове молотом по наковальне стучал один и тот же вопрос: что делать?
Глупый, в сущности, вопрос, только больно часто он сегодня встаёт. Живёшь и дела тебе никакого до этого пресловутого «что делать?» нет. Многие до самой смерти так ни разу его себе и не зададут. Счастливчики! Их миллионы. А по-другому нельзя, заболей задумчивостью массы и всё ─ всеобщий чих произойдёт. И полетят в тартарары царства, правительства, президенты, одним словом, привычная и милая сердцу жизнь. Посему, как только кто-то начинал громко задаваться этим дьявольским вопросом, власти на него обращали самое пристальное внимание и спешили объявить крамольником и бунтовщиком, а чаще всего вязали и волокли в кутузку или жёлтый дом. С преступника да ущербного что возьмёшь? Конечно же, вопрос мучивший приходящего в себя Анатолия Антоновича был несколько иного свойства. Зваздакову было глубоко наплевать на философско-нравственные аспекты извечного русского «что делать».
Анатолия крутило от бессильной злобы на всех окружающих, посмевших нарушить и поломать выстроенные им ходы и комбинации. Если бы он только мог, взял бы, как Раскольников, топор в руки и пошёл бы доказывать, что «не тварь дрожащая». Да, куда там ─ он крови до обморока боится! Вот и приходится на замусоленном полу валяться под сопливые всхлипывания секретарши. Собрав в кулак остатки воли, он привёл в движение свои ослабевшие мышцы, оттолкнул Антонину, и, зацепившись за край стола, встал. Не открывая глаз, уравновесив себя с норовящим опрокинуться паркетом, Анатолий, замогильным голосом попросил вызвать машину и уехал на старые обкомовские дачи, где проживал, наезжая из Москвы.
Весть о чуть не угробившей Анатолия бумаге с быстротой молнии разнеслась по властным коридорам. Скользкие разговорчики и шепотки поползли по уютным кабинетам, курилкам, буфетам. Еще бы! Слетел с катушек бывший фаворит, заносчивый тип, гроза и унижатель многих! Вон Травский из департамента промышленности и транспорта, тот сразу в магазин побежал за выпивкой и закуской. На его предложение хорошенько отметить это торжество справедливости весь отдел откликнулся с великой радостью и нескрываемым восторгом. Были, конечно, и другие, примерявшие подобную бумагу и на свою голову. Те тихо судачили и пытались определить, какую «компру» нарыли главе на его бывшего заместителя. Вообще неожиданное увольнение крупного начальника подобно приземлению стаи разномастных гусей на застоявшуюся гладь протухшего болота. Такое поднимается, что впору нос и уши затыкать!
Анатолий Антонович приехал домой и, не снимая обуви, бросился к холодильнику. Там в зияющем холостяцкой пустотой пространстве матово тускнела полутаролитровая бутылка самой популярной в крае водки. Вобще-то Анатолий воздерживался от обильных возлияний, так как пить он совсем не умел и, охмелев после первых стопок, становился, честно говоря, дурак-дураком, но здесь его словно прорвало. Неумело свернув блестящую пробку, он, как заправский алкаш, приник к запотевшему сосуду. Холодная и, как ему показалось, тягучая жидкость медленно потекла в рот. Хитроумные пластмасски, вмонтированные в горлышко, не давали напитку вольно опрокинутся в жаждущее горло, а выдавали питие небольшими порциями, да и то их приходилось с силой высасывать из непокорного сосуда. Анатолий зло сплюнув, сбросил на пол своё дорогое кашемировое пальто, взял с полки большую чайную кружку и, наполнив её до краев, выпил. Спазм, сдавивший глотку, заставил долго отдуваться, по-кошачьи фыркать, лицо сделалось розовым, оторопевший от неожиданности организм, немного помедлив, со стоном впустил в себя будоражащий кровь поток обволакивающего, божественного тепла. Скоро это тепло разлилось ровными волнами по всему телу от корней волос до вечно озябших мизинцев ног. Напряжение спало, и к Анатолию вернулось блаженное спокойствие.
─ Кайф, чего же я дурачок раньше-то к такому способу борьбы со стрессом не прибегал?
─ И правильно делал, ─ вдруг вмешалось вторая, ещё пытающаяся сохранить трезвость мысли, половина его внутреннего «я», ─ а то давно бы спился! Да и сейчас давай завязывай. Кружканулся и спать, утро вечера мудренее.
─ А собственно чего ты меня спать гонишь? – слегка развязано огрызнулась хмелеющая половина. – Сегодня имею полное право надраться и послать всех к чёрту. Ты-то, трезвячка, даже и в мыслях такого произнести не можешь. Сцышь, а мне по фигу, я пьяный, а пьяненький на Руси-матушке всегда сочувствие находил. С хорошей-то жизни пить не начнёшь, так что пьяный в своей немощности веками уравнивался с убогим. Не морочь мне голову. Юродивая я сегодня! Что хочу, то и несу. А ты бы сама пошла да прикорнула.
Анатолий, уже слабо соображавший, налил ещё полкружки и махом опрокинул в себя. Горячей волны он больше не ощутил, немного согревшись, водка приняла свой привычный отталкивающий вкус и запах. Скривившись, он плеснул в кружку воды из-под крана и с омерзением проглотил воняющее хлоркой и прогнившими трубами пойло. Разгорающийся в потёмках его разума спор двух составляющих раздражал. Ему хотелось властно одёрнуть спорщиков и поставить на место, однако, сделать он этого не смог. Не дано человеку силы быть сторонним судьей своего противоречивого естества. Это ипостась Бога и Дьявола. Да и побаивался Анатолий той разгульно-пьяной своей половины. Она была наглая, дерзкая и всегда несла всякую неприятную чушь.
─Да ты, Толян, полный подонок, и не вертись, как вошь на гребешке! Притом сволочь ты от рождения, дня не прожившая без подлости и вранья, – могла заявить она без обиняков. – И правильно, кстати, делаешь. Это и есть истинная жизнь, а другая, придуманная слабаками мелкотравчатость, только её сопливая пародия. Гноби их, Толяныч! И далеко пойдешь!
Анатолий Антонович ей не возражал и старался пропустить этот нетрезвый бред мимо ушей, но иногда, как очарованный, начинал старательно выполнять все её капризы, тем самым, повергая в полное уныние другою, какую-то недоразвитую половину своего «я». Выпито, по его меркам, было многовато, и толкового спора не получилось. Обе половины как-то незаметно успокоились и, крепко обнявшись, затихли, уступив место тяжелым, разрывающим душу снам.
пьяному что сны, что философия, что смерть – всё по колено! В пьянке один изъян – похмельное утро! Мама моя, мамочка! Анатолий умирал. Затхлая вода из крана казалась живительной амброзией, но выжигающего внутренности и мозги пламени погасить ей не удавалось. Заснул он, оказывается, прямо за столом. Деформированное тяжёлым сном лицо, как чья-то посмертная маска безразлично смотрела на него из зеркала. Он шатаясь прошёл в ванную, потом вернулся обратно к столу и тупо уставился на ополовиненную бутылку. Надо было решаться. Превозмогая дрожь, Анатолий Антонович влил в себя противную тёплую гадость и бессильно уронил голову на грудь. Алкоголь, понемногу начал проникать в кровь, создавая ощущение воскрешения. Постепенно полегчало. Глотнув ещё немного, он спешно скинул одежду, принял душ и, унимая лёгкую дрожь, нырнул в прохладную постель. Сон – лучшее из лекарств, принял его и не отпускал до позднего вечера.
Второе пробуждение прошло не так мучительно, хотелось есть и двигаться. Почистив зубы, с наслаждением выскоблив щеки «жилетом», он привёл в порядок свою одежду и вызвал из гаража машину. «В машине не отказали, это уже хорошо! Сейчас главное не психовать и делать вид, что ничего не произошло. А собственно, что его вчера так доконало? Увольнение? Так он его подсознательно давно ждал. Обида? Ну, это вообще несерьёзная категория! Неожиданность? Тогда уже, скорее, несвоевременность, ломавшая все его планы. А может, и не ломавшая, здесь как сказать. Всё, хватит грузиться! Вперёд в бильярдный клуб!»
В столице их края было одно приличное заведение закрытого типа, где можно было спокойно посидеть, вкусно поесть и быть уверенным, что никакой носитель пролетарской ненависти ни к тебе, ни к твои друзьям не пристанет со своими классовыми претензиями. Правда, среди всезнающих и всюду сующих свой нос комитетчиков циркулировала информация, что в этом тихом месте, под благородным прикрытием благотворительности, собирается тёплая компашка местных «вольных каменщиков», продолжающих вечное постижение великой тайны Креста и Розы. Никто этого, правда, подтвердить не мог, а органы, следуя своим новым заповедям, просигналили, чёрные метки на постоянных посетителей поставили и всё, дескать, мы прокукарекали, а там хоть не рассветай!
Анатолий влетел в заведение, как Чацкий на бал. Часть наиболее предусмотрительных знакомцев бесстрастно поздоровалась или сделала вид, что не заметила его, другая – напротив, бросилась с распростёртыми объятиями, как к герою дня.
─ Толя, говорят, ты его прямо на планёрке послал?
─ Слушай, старик, ну ты гигант! Это же надо, сам отказался от должности зама! – и, понизив голос: ─ Это точно, что под Ним стул закачался?
─ Да какой там закачался, ─ перебила вопрошающего известная тележурналистка, ─ заберёт его к себе президент. Говорят, на правительство пойдёт.
─ Ну а ты-то, Толик, что сам собираешься делать?
Анатолий Антонович, стоял пришибленно, как принесённая с мороза новогодняя ёлка, пытаясь переварить сыпавшиеся на него предположения. « Склеивай весь этот бред, приспосабливай его под себя! Делай версию своей дальнейшей жизни, у тебя же это всегда классно получалось». Придав лицу определённую значительность, он присел за свой любимый столик. В небольшом зале все разом стихли. По нарочито грубым полам загремели неуклюжие деревянные кресла. Вокруг Анатолия образовался кружок жаждущих узнать правду, что называется, из первых рук. После непродолжительного молчания, новоявленный герой, наконец, разверз уста и промолвил:
─Знаете ли, друзья, мы посоветовались с главой и приняли решение, что накануне столь важного момента как выборы в Государственную Думу, мне следует дистанцироваться от работы в исполнительной власти и, открыто не влезая ни в какие партструктуры, навалиться на работу штабов и актива. – Оставшись доволен собой, Анатолий многозначительно замолчал.
Народ, изъёрзавшись, в нетерпении ждал продолжения. Надо было что-то добавить.
─ Я так же буду, оставаясь в головке списка, осуществлять на негласной основе координацию «вероятников»...
─ Кого? – в удивлении выдохнуло несколько глоток.
─ Лиц, имеющих стопроцентную вероятность попадания в ГД.
─ Слушай, Толя, ты нам лампочки в мозги не вкручивай, ─ возмутился один из основных политкомментаторов краевого телевидения Остап Остапченко, человек на язык острый, при этом не забывавший держать нос по ветру.
Оставив эту реплику без ответа, Анатолий про себя с обидой отметил: «Друг называется, был бы замом, тебе бы и в голову такие слова не пришли бы. Ну, погоди, я тебе это, тюфяк жирный, не забуду».
─ Всё, дорогие друзья, пресс-конференция окончена. Я чертовски хочу жрать.
Народ, слегка раздосадованный и теряющийся в своих догадках и предположениях, постепенно рассосался. Анатолий остался один. Впереди пугающей пустотой зияла неизвестность.